Как-то раз, году этак в 1575-м, в мае, если мне не изменяет память, месяце, к молодому Генриху Наваррскому (будущему Генриху IV, а в то время – пока еще зятю французского короля Генриха III) подбежал этот самый король и воскликнул:

– Тебя предали! Тебе изменили! Твоя жена совокупляется с любовником! Прямо сейчас, в своей собственной комнате! Стоя, даже не сняв одежды! И это видят все, кому не лень подняться по лестницам и поглядеть!

Анрио (так частенько называли Наварру обожавшие его парижане, будем так его называть и мы) посмотрел на своего венценосного шурина не без интереса. Повадки короля были сейчас совсем не королевские, далекие от той неторопливости и чувства собственного достоинства, которые подобали повелителю великой Франции. Генрих пребывал в неописуемой ярости! Он просто-таки брызгал слюной и метал молнии, словно разъяренный дракон, которому святой Жорж уже успел изрядно прищемить хвост.

«Значит, это правда, – мысленно вздохнул Анрио. – Вся та болтовня, которую я слышал еще до свадьбы, мол, Генрих Анжуйский[1] питал вовсе не братские чувства к моей дорогой Марго. И не только питал, но и осуществлял их... Причем он до сих пор к ней неравнодушен. Уж не этим ли объясняется его неприязнь ко мне? И не только ко мне, а к тому счастливчику... вернее, к тому несчастному, кого моя прелестница удостоила своей любовью тоже... Клянусь мощами святого Иакова, я не дал бы за его жизнь и того пистоля, который позавчера выпал из моего дырявого кармана и пропал бесследно... Кто же он, бедняга, за упокой души которого скоро будут служить мессу? Честно говоря, мне на него совершенно наплевать, как и на всех прошлых, настоящих и будущих любовников Марго. Да и на нее саму, если уж на то пошло! Измена! Предательство! Да разве супружеская измена – это предательство? Тьфу – и больше ничего. Однако хотя бы для приличия надо изобразить что-нибудь подобное ревности...»

Он старательно напыжился (а поскольку Анрио уродился мужчиной изрядной корпуленции, то стал выглядеть еще более авантажно), сверкнул глазами (а поскольку у Анрио были большие черные глаза, то он стал выглядеть не только авантажнее, но даже в какой-то степени пугающе – ну просто классическое воплощение оскорбленного супруга!) и рокочущим голосом вопросил:

– Кто же этот негодяй?!!

– Этот негодяй, – негодующе взвизгнул Генрих III, – не кто иной, как Бюсси д’Амбуаз!

«Воплощение негодующего супруга» лопнуло, как мыльный пузырь... Анрио ухмыльнулся и пробормотал:

– А, красавчик Бюсси... Ну, тогда бесноваться бессмысленно. Разве вы не знаете, брат мой, что перед ним не может устоять ни одна женщина? Так что предлагаю отпустить бедняжке Марго ее грех и смириться.

У Генриха III от возмущения чуть глаза не вылезли из орбит!

«Жалкий провинциал, распутник! – хотел крикнуть он. – Тебе неведомы высокие чувства! Ты даже на ревность не способен!»

Но он ни слова не вымолвил – так был переполнен негодованием. Пыхтя и булькая, словно выкипающий кофейник, король кинулся по галереям Лувра к покоям матушки-королевы и, только увидев ее черные флорентийские глаза, которые всегда были устремлены на него с горячей любовью, вновь обрел дар речи и воскликнул:

– Матушка, с этим надо что-то делать! Поведение вашей дочери и моей сестры шокирует весь Париж! Вообразите, она даже не дает себе труд запереть двери, когда принимает своего любовника, красавчика Бюсси!

Если Генрих ожидал, что матушка немедленно подберет юбки и кинется колотить блудливую дочку, то он жестоко ошибался. Екатерина Медичи поджала свои и без того тонкие губы и выдавила из себя укоризненно:

– Не знаю, сын мой, какие клеветники доводят до вашего сведения подобные фантазии! Беда моей дочери состоит в том, что она живет в наше несчастное время. В пору моей молодости мы свободно разговаривали с кем угодно и где угодно, и никто не находил в том ничего странного. Вот и я не нахожу ничего странного и предосудительного, что ваша сестра видится с Бюсси. Вы сами говорите, что это происходит не тайком, не в запертой комнате, а на глазах всех желающих! Бюсси знатный человек и первый при вашем брате Франсуа. К тому же... – Тут по губам королевы-матери скользнула мечтательная улыбка: – К тому же он такой красавчик!

И Генрих понял, что и в матушке не найти ему союзницы.

И правильно понял! Вообще не родилась еще на свет женщина, которая могла бы противиться очарованию элегантного, красивого, изящного, черноглазого (разумеется!) Луи-Клермона д’Амбуаза, барона де Бюсси. Говорили, что он проводит все свое время или на дуэлях, или в объятиях красавиц. О да, это был отъявленный, неисправимый дуэлянт! Ходили слухи, будто ему нужен самый незначительный повод, чтобы бросить противнику перчатку или послать картель: повод может «уместиться на лапке мухи», как выражались в те времена. Однажды Бюсси дрался, поспорив о форме узора на шторах! И вообще, он вполне мог сказать, подобно Портосу: «Я дерусь потому, что дерусь!» А уж его любовным дуэлям и числа не было – так же, как и любовным приключениям. Рассказывали, что у него был часослов, в котором он записывал свои истории соблазнения замужних дам, посвящая каждому обманутому им мужу прочувствованный хвалебный гимн.

У Бюсси при дворе было два прозвища – Красавчик и Смельчак.

Ходила даже песенка:

– Кто всех храбрее у нас?
– Конечно, Бюсси д’Амбуаз!
– Кто всех красивей, спроси?
– Конечно, д’Амбуаз де Бюсси!

А королева Маргарита Наваррская писала о нем в своих записках: «Господин д’Амбуаз потрясающий скандалист, но храбрый Бюсси нежен и предан».

По сути своей, он был совершеннейшим двойником королевы Марго (другого пола, понятное дело) и так же, как она, постоянно искал приключений – или любовных, или каких-то иных, желательно поопасней. Эти двое были созданы друг для друга... Просто невозможно удержаться, чтобы не посвятить хотя бы несколько строк истории их любви, которая доставила им обоим столько обворожительных минут и которая стала той, с позволения сказать, лопатой, которая вырыла первую ямку на пути красавчика Бюсси... ямку, со временем превратившуюся в его могилу.

Ко времени их встречи Марго, которая, по слухам, нарочно пришила изнутри к своей любимой юбке вместительный карман, куда она прятала засушенные сердца своих бывших любовников, умерших своей смертью, погибших на дуэлях и павших в сражениях (честное слово! Тальман де Рео, историк и мемуарист, не даст соврать. Вот что он пишет: «Она носила юбки со многими фижмами, в которых было много карманов и кармашков по всей окружности, и в каждый она клала коробочку с сердцем одного из ее почивших любовников; по мере того как они умирали, она заботилась о том, чтобы сердца бальзамировались...»), так вот завела Марго себе новую некрофильскую игрушку – отрубленную голову бедняги Бонифаса де Ла Моля, казненного вскоре после Варфоломеевской ночи. Он был участником заговора, затеянного Анрио Наваррским и герцогом Франсуа Алансонским. Правда, когда дело вскрылось, оба главаря ото всего отперлись, подставив взамен де Ла Моля и его приятеля Коконаса, любовника темпераментной герцогини Неверской, подруги Марго.

Марго было двадцать, ее возлюбленному шел сорок четвертый год (да-да, что бы там ни писал великий враль Александр Дюма-отец... а он вообще здорово наврал и в других своих романах, что мы вскорости и обнаружим!), и он, как выражались в тот галантный век, «более умел побеждать на полях Венеры, нежели Марса». С другой стороны, Маргарита и была истинная Венера, жемчужина красоты, что вполне подтверждалось ее именем – ведь «маргаритос» по-гречески означает «жемчуг».

Великий французский поэт того времени Ронсар восторгался ею в стихах:

Ее чело, мирозданья венец,
В божественном нимбе волнистых волос,
Вьющихся, льющихся вместе и врозь,
С дымным оттенком прекрасных колец.

А историк Брантом восторгался красавицей Марго в прозе: «Никакая другая женщина не умела так изящно подчеркнуть свои прелести. Несколько раз я видел, как она подбирала туалеты, обходясь совершенно без париков, при этом умея так взбить, завить и уложить свои жгуче-черные волосы, что любая прическа ей шла... Я видел ее в белом атласном платье, усыпанном множеством блесток... прозрачная вуаль из крепа, с римской небрежностью наброшенная на голову, создавала ощущение чего-то неповторимо прекрасного... Я видел ее в платье бледно-розового испанского бархата и в колпаке того же бархата, столь искусно отделанном драгоценными камнями и перьями, что трудно представить себе что-то более восхитительное».

Она была создана для того, чтобы кружить головы мужчинам, которые, как принято выражаться сейчас, «заводились» от каждого ее движения, в том числе от трепетания крыльев ее носика – трепетания «живого и подвижного, как ртуть». Словом, беднягу Ла Моля можно понять – голову он потерял, сначала в переносном, а потом и в прямом смысле.

После того как Ла Моль и Коконас были казнены на Гревской площади майским днем 1574 года, Марго и ее подруга герцогиня де Невер послали одного из своих друзей, Жака д’Орадура, выкупить у палача головы казненных. Поцеловав охладелые уста погибших любовников, они затем уложили головы в ящики и на другой день приказали старательно их набальзамировать.

Потом, по прошествии некоторого времени, подруги, как свидетельствуют хроники, «наполнили рот каждого убиенного драгоценными камнями, которые те дарили своим дамам при жизни, и обернули головы в свои самые роскошные юбки; потом все было залито свинцом и помещено в деревянные ящики. Наконец, с помощью самодельных орудий женщины выкопали две ямы на Монмартре, ведь погибшие были мучениками».[2]

Чуть отвлекшись от темы нашего повествования, упомянем (просто к сведению, к слову, так сказать!) о прелюбопытнейшей судьбе, которая была уготована останкам этих двух заговорщиков и любовников распутниц (ибо если мадам де Невер и не могла дать сто очков вперед Марго, то шла с ней голова в голову в любовном гандикапе). Об этом писал в своих «Мемуарах» маршал Франции, современник Людовика XIV, Франсуа Бассомпьер:

«В последнее время мадам де Монмартр[3], осуществлявшая серьезные преобразования в своем аббатстве и запретившая монахиням покидать монастырь, приказала обнести аббатство оградой; когда при строительстве ограды копали землю, были найдены два ящика, а в них две головы с набитыми драгоценностями ртами; к находке отнеслись с большим благоговением и решили, что головы принадлежали мученикам за веру, которые, усердием христиан, были захоронены в этом месте вместе с драгоценностями; так их обнаружили, и была построена часовня мучеников веры, а головы поместили в оправу и превратили в почитаемую реликвию».

Да, как сказал бы великий сказочник Ганс Христиан Андерсен, вот какие дела бывают на свете...

Впрочем, вернемся к Марго и ее новому любовнику, Бюсси. Эти двое встретились в Реймсе, на коронации Генриха III, и моментально влюбились друг в друга. Бюсси был силен в постели, но не в изящной словесности, поэтому Марго сама воспевала его в пылких стихах:

Моя жизнь – как темная ночь,
Если в ней нет света Вашей любви!

«Свет любви» они зажигали где охота взбредет, не стесняясь никого, но Генрих III мучился от ревности, не зная, кого он вообще больше ревнует: Марго к Бюсси или Бюсси к Марго. Ну да... будучи герцогом Анжуйским, он грешил инцестом, а сделавшись королем Франции, «переориентировался» в пидермоны, как изящно выражаются французы, вообще большие любители всего изящного и непревзойденные умельцы давать красивенькие названия самым пошлым явлениям. Не гомик, заметьте себе, а пидермон... пижон, купидон, миньон, батальон, миллион... имя им легион... ряд рифм, сами понимаете, можно продолжать долго. Впрочем, хоть гомо– и бисексуальные отношения были тогда в большой моде (к примеру, один из миньонов (или, проще, «милашек») Генриха, Сен-Люк, не миновал постели той же Марго!), Бюсси ими никак не грешил. Он был, как мы бы теперь сказали, типичный гетеросексуал, а когда не лазил под юбки дамам с целью досконально выяснить, чем одна из них отличается от другой, обожал совать свой нос в различные государственные секреты. В общем, он был известен не только как потаскун (или галантный кавалер, что одно и то же) и дуэлянт, но и как шпион короля, и уж тут-то Генриху III было на него грех жаловаться. Самые красивые жены иностранных амбассадоров охотно открывали ему секреты своих мужей. Однако мужчины не всегда столь легко «велись». Так, по поручению своего патрона, его высочества Франсуа, брата короля Генриха, Бюсси «работал» среди голландцев, пытаясь добиться согласия на то, чтобы Фландрия, которую еще предстояло отвоевать у испанцев, перешла под власть герцога Анжуйского, титул которого, как уже упоминалось, получил теперь, после восхождения на престол брата Генриха, Франсуа. Английское правительство внешне поддерживало это начинание, однако сумело добиться, чтобы голландские Генеральные штаты решительно отвергли честолюбивые планы герцога. Бюсси после этого на некоторое время впал в немилость у д’Анжу, который, в свою очередь, впал в немидлость у брата-короля и затаил лютую злобу на Бюсси, ну а Генрих III уже давно ненавидел его. Отныне король вполне мог дать волю своей ревности и разочарованию государственного деятеля, которого подвел его подданный. На попавшего в опалу Бюсси было устроено два покушения подряд.

В те дни, после легкого ранения на дуэли, он носил руку на перевязи из голубого шелка. Это должно было послужить отличительной приметой для наемных убийц, руководил которыми некий дю Гаст – отъявленный головорез, который был скор и на руку, и на язык: так, божественную Марго он называл королевой шлюх. То есть головорез был еще и весьма проницателен! Поскольку правда глаза колет, Марго ненавидела дю Гаста лютой ненавистью. То есть даже королева шлюх не обладала способностью любить всех встречных подряд... Лгут иные хронисты!

Впрочем, мы снова отвлеклись.

Ближайшим вечером дю Гаст отправил три сотни воинов из своего отряда караулить Бюсси на дороге, по которой Смельчак (или Красавчик, это уж кому что больше нравится) должен был ехать во дворец. Люди разделились на группы, чтобы не упустить Бюсси. А тот находился в компании нескольких друзей, когда на него напали солдаты. Бюсси, как известно, был одним из лучших фехтовальщиков Парижа, даже с рукой на перевязи он умудрился положить немало воинов. Место схватки освещалось лишь факелами, и поскольку один из сторонников Бюсси также незадолго до того повредил себе руку и держал ее на перевязи из голубого шелка (хотя и не столь искусно расшитой чьими-то нежными любящими ручками!), наемники, конечно, перепутали двух мужчин. Когда пронзенный шпагой человек Бюсси упал замертво на мостовую, солдаты решили, что задание выполнено, и отступили.

Тем временем Лувр был взбудоражен появлением одного из сторонников Бюсси, ускользнувшего от воинов в начале схватки и заявившего, что на его господина напали. Друзья Смельчака уже готовы были ринуться ему на выручку, но тут легко раненный Бюсси вбежал во дворец. Марго чрезвычайно обрадовалась и кинулась ему на шею прилюдно, что одни из присутствующих встретили аплодисментами, другие – скрежетом зубовным.

Вслед за этим, очень скоро, на Бюсси по приказу короля на набережной Лувра напали двенадцать всадников. В то время набережная сия весьма отличилась от le quai de Louvre, которую мы имеем возможность наблюдать теперь. Она была застроена множеством домов и освещалась очень плохо, если не сказать – никак. Бюсси соскользнул с коня, в темноте добежал до одного из домов и прильнул к двери, пытаясь укрыться в дверной нише. Почему-то дверь оказалась не запертой... Бюсси вошел внутрь, заложил за собой засов, и убийцы промчались мимо, его не заметив.

Истории доподлинно неизвестно, был ли тот дом пуст, или, как уверяют некоторые, Бюсси обнаружил там некую обворожительную красотку, которая крепко спала в своей постели, сняв по случаю летней жары все покровы. Те же досужие болтуны уверяют, будто Бюсси воспользовался ситуацией... Красотка не возражала, вот уж нет, и вскоре из открытых окон начали разноситься сладострастные стоны, слыша которые завистливо вздыхали наемные убийцы, потерявшие след графа и даже не подозревавшие, что именно их несостоявшаяся жертва имеет самое прямое и непосредственное отношение к этим дивным звукам.

Впрочем, коли сама история о том умалчивает, приложим палец к губам и мы...

Бюсси был, конечно, задира и сладострастник, но вот дураком он отнюдь не был. После двух столь откровенных намеков он понял: пора скрыться из Парижа. Хотя бы на время.

Случай подвернулся весьма кстати: д’Анжу, в очередной раз поссорившись с братом, решил поездить по Франции и убедиться в преданности своих вассалов. Во время поездки он щедрой рукой раздавал звания и земли. Так, например, чтобы укрепить преданность, в частности, Бюсси, Франсуа назначил его губернатором д’Анжу, то есть собственного герцогства! Он рассудил: хоть я и зол на Бюсси, а такими сторонниками бросаться нельзя. И презентовал теплое местечко. Под покровительством новой должности Бюсси мог бы в полном почете и довольстве прожить оставшуюся жизнь, однако ему была суждена совершенно иная доля.

Во время поездки брат короля и его верный друг оказались в замке Монсоро...

Стоял замок на берегу Луары, имел весьма строгие очертания (говорили, что он немного похож на часовню), но зато великолепные, роскошные окрестности. Долгое время Луара служила для него естественной защитой и в то же время единственной дорогой, туда ведущей (дорогу наземную построили к замку куда позже). От веку принадлежал Монсоро семейству де Шамб. Между прочим, одна из них, Колетт, еще в 1440 году была замужем за неким Луи д’Амбуазом... ну не ирония ли это судьбы?! В описываемое нами время владели замком братья де Шамб де Монсоро: Жан и Карл. Они были близнецы, и даже в любви выпала им сходная участь: оба они были без памяти влюблены в одну и ту же женщину, Франсуазу де Меридор.

Правда, в ту пору, когда братья в нее влюбились, она звалась баронессой де Люсе и приехала к своей матушке Анне де Матиньон, обитавшей в замке Лафресноньер. «Обитавшей» – слово более подходящее, чем «жившей», поскольку жизнью те правила, которые установила в своей замке суровая гугенотка де Матиньон, назвать очень нелегко. Особенно тяжело эти правила воспринимала такая веселая и бойкая особа, какой была Франсуаза де Меридор.

Дюма-пэр назовет ее в своем романе «Графиня де Монсоро» Дианой и даст ей такое описание: «Прелестное создание, одетое в длинное шерстяное белое платье, с белокурыми, как у ангелочка, волосами, спадающими на плечи». Это правда – волосы у Франсуазы были светлые, однако ангельской в ней была только внешность. Еще в юные годы за красоту, ум и бойкость нрава она была избрана Екатериной Медичи в свои помощницы. Та, как известно, незадолго до Варфоломеевской ночи создала знаменитый «летучий эскадрон» красоток, которые сражались исключительно в постелях государственных деятелей, тайнами коих хотела обладать «королева-змея», как иногда называли королеву-мать.

Вообще этот эскадрон красавиц заслуживает еще одного небольшого отступления от непрямого курса нашего повествования.

После случайной и трагической гибели на турнире своего мужа, короля Генриха II, Екатерина Медичи потребовала у сына-короля, Карла IX, увеличить число ее фрейлин. Раньше их было восемьдесят, теперь стало двести. Кто-то думал, что все это – суета сует и томление духа, забота о внешней пышности, однако Екатерина, дама очень дальновидная, во фрейлинах своих видела некое секретное оружие, которое должно было позволить ей, пардон, дергать королей, министров и послов за кончик хвоста. То были отборные красавицы – с внешностью богинь и манерами проституток высшего класса, которые старались превзойти друг дружку красотой, бесстыдством и кокетством. Недаром эскадрон называли «небольшим борделем королевства». Как выражался известный нам уже историк Брантом (тот самый, который был влюблен в королеву Марго), «эти фрейлины способны были зажечь любого; не потому ли удалось испепелить не только нас, дворян, служивших при дворе, но и тех, кто осмеливался прилететь на огонек...» Конечно, были и не столь восторженные отзывы: так, отцы церкви ворчали в письмах Екатерине: «Вам следовало бы обходиться прежним, малым составом ваших девиц, чтобы они без конца не ходили по рукам мужчин и чтобы были поцеломудренней одеты!»

Поскольку барышни «без конца ходили по рукам мужчин», а радикальных средств защиты в ту пору еще не знали, они порою, конечно, что называется, «залетали» и в таком случае незамедлительно вылетали из «летучего эскадрона». Поэтому дамы изо всех сил старались исповедовать главное правило, установленное королевой: «У вас должно хватать ума, ловкости и навыков, чтобы не допустить вспухания живота».

Те, кому сие удавалось, вошли в историю Франции своими, с позволения сказать, деяниями. Скажем, Луиза де Беродьер де Руэ (которая чаще звалась «прекрасная Руэ») известна тем, что соблазнила убежденного гугенота, короля Антуана Наваррского (отца Анрио), и обратила его в католичество. Изабель де Линей совратила другого неумолимого протестанта, принца Конде... правда, сама в него влюбилась.

Et cetera.

Франсуаза де Меридор никакими такими государственными подвигами не прославилась. Она проштрафилась на первом же задании! Получив приказ завлечь барона де Люсе, которого королева подозревала в изменнических отношениях с испанцами, Франсуаза сама им увлеклась и ответила тайным согласием на его предложение бросить распутничать, пусть даже в интересах государства, и сделаться приличной женщиной, выйдя за него замуж. Поскольку де Люсе оказался совсем даже не изменником, королева дала свое согласие на брак, тем более что Франсуаза больше не казалась ей перспективной шпионкой. Таким образом, Франсуаза де Меридор стала баронессой де Люсе и начала демонстрировать свои бордельные навыки только восхищенному супругу. Это привело его в непомерное восхищение... даже, скажем прямо, в чрезмерное – в результате он превысил свои силы и возможности и покинул свою молодую жену в самый разгар ласк. Покинул навеки...

Вот тут-то Франсуаза перебралась к матушке (дети де Люсе от первого брака живо оттягали у нее наследство) и уже почти рехнулась было от тоски, как однажды в Лафресноньер заехали братья Шамб из Монсоро и моментально – хором, чохом – влюбились в Франсуазу. И сделали ей предложение! Оба вместе и каждый по отдельности.

Франсуаза до такой степени измучилась в Лафресноньере и так мечтала его покинуть, что чуть было не ответила согласием и Карлу, и Жану. Тоже разом. Просто случай, что Жан слегка опередил Карла. И счастливец получил сразу два «подарка» судьбы: руку Франсуазы и ненависть брата.

Нежность и любовь, которые Карл всю жизнь испытывал к своему близнецу, мигом обратились своими полными противоположностями. Любовь к Франсуазе свела его с ума! Эта женщина должна была, по мнению Карла, принадлежать только ему. Окружающие не узнавали Карла! Раньше он был милым слабовольным мальчиком, любителем книг и охоты, полной противоположностью своему пылкому, полному жизни и страстей близнецу. А теперь сделался одержим одной мыслью, одной страстью... «Счастливый» ли случай или чьи-то происки послужили причиной того, что совсем скоро после свадьбы Жан во время охоты свалился с коня, да так неудачно, что угодил в ловчую яму, утыканную кольями, на одном из которых он и испустил дух? Так вот, случайностью это было или нет, ведомо одному лишь Карлу. Видимо, Франсуаза не верила, что ее деверь способен на такую подлость, потому что, едва минул приличный срок траура, она отдала руку последнему из Монсоро, что было очень удобно – не пришлось менять ни фамилию, ни место жительства...

Как раз в то время, когда граф Карл де Монсоро и его графиня наслаждались первыми месяцами супружеского счастья, в Анжу прибыл принц Франсуа в сопровождении Бюсси. Все владетельные сеньоры были приглашены в замок Анжу. Между прочим, туда приехала на некоторое время и сама королева Екатерина (она вообще любила Анжу, а воздух Парижа порою становился ей тягостен). Она с радостью оказала самый любезный прием одной из своих бывших «летучих красоток» и сама представила ей нового губернатора – сеньора Луи-Клермона д’Амбуаза де Бюсси...

Уже заскучавший было в провинции кавалер несколько оживился при виде хорошенькой блондинки. Что касается Франсуазы, то она, как боевая лошадка при звуках войсковой трубы, вспомнила прошлое, тряхнула гривой, сверкнула глазками и забила копытцем в землю. Результатом этих ее телодвижений было то, что Бюсси снова влюбился... да и Франсуаза на какие-то мгновения очень сильно пожалела, что так поспешила с третьим браком.

Теперь они мечтали только об одном: принадлежать друг другу.

Правда, Бюсси к тому времени заделался сибаритом и уже не хотел отмерять ночами версты верхом, чтобы уделить несколько мгновений торопливым любовным содроганиям, а потом часами мчаться обратно. Он пожелал удобств. Узнав, что Карл де Монсоро – непревзойденный знаток охоты, как современной, так и старинной, Бюсси предложил герцогу Франсуа сделать графа де Монсоро обер-егермейстером, то есть главным ловчим Анжуйского герцогства.

Франсуа согласился.

Чтобы быть поближе к герцогской резиденции, супруги Монсоро переехали в замок Кутансьер, находившийся совсем рядом с родовым поместьем Бюсси – Пон-де-Се. Карл был весьма увлечен обязанностями обер-егермейстера. Франсуаза слишком часто оставалась одна. А тут этот Бюсси...

Неведомо, что толкнуло Франсуазу в его объятия. Может быть, даже тщеславие: ведь Луи-Клермон был любовником самой Маргариты Наваррской! Так или иначе, прелюбодеяние свершилось, и снова в одной постели сошлись два достойных бойца, потому что если королева Марго была «королевой шлюх», то и Франсуаза сохранила навыки шлюхи «летучего эскадрона». Впрочем, ничего плохого нет в том, чтобы женщина была раскованной в постели, – хотя бы для того, чтобы ее муж или любовник не искали разнообразия у другой. Так что Франсуаза с упоением вспомнила былое! Словом, эти двое нашли друг друга и потеряли головы.

Карлу, честно сказать, измена жены не могла примерещиться и в страшном сне. Он вообще был весьма самонадеян, а уж после того, как сделался обер-егермейстером, и вовсе задохнулся тем фимиамом, который сам же себе и воскурял. Конечно, он любил жену, конечно... однако в данный период жизни чувство долга превалировало над любовью.

Короче говоря, внезапная связь любовников могла длиться долго, долго, даже очень долго... Однако Бюсси, который всегда был известен своей скромностью и никогда не хвастал победой над женщиной (если только ей самой не взбредало в голову похвалиться, например, как той же Марго), – так вот Бюсси вдруг взял да и возгордился связью с Франсуазой де Монсоро. И написал одному из своих парижских друзей, маркизу Кутенану, письмецо следующего содержания: «Я долго пытался обложить самку главного ловчего, но наконец расставил сети и поймал ее. Сейчас я держу ее в своей власти и наслаждаюсь ею когда хочу, сколько хочу и как хочу». Далее следовали менее завуалированные подробности, а порою в описании наслаждений Бюсси вообще уходил от эвфемизмов и шпарил открытым текстом.

Кутенан пришел от письма и от успехов друга в неистовый восторг и не преминул похвастать его посланием перед своим братом, маркизом де Ту. И вот тут-то яма, в которую предстояло упасть Красавчику д’Амбуазу, начала углубляться просто неудержимо.

Ведь Кутенан совершенно забыл, что маркиз де Ту терпеть не мог Бюсси. Разумеется, причиной их вражды была какая-то красотка, обоими уж давно забытая (как всегда у этих французов, cherchez la femme!). Так вот имя-то ее забылось, но не забылась обида. Де Ту выкрал письмо у брата и притащил его к королю.

В душе Генриха III никогда не утихала ненависть к Бюсси. Любовь Маргариты король не мог ему простить и радостно воспользовался случаем подстроить ему каверзу... Он вообще был коварен, этот Генрих, очень коварен!

Генрих вызвал к себе графа де Монсоро и показал ему письмо Бюсси.

Бедный Карл... Он был уничтожен! С него мигом слетело все чванство, потерялся весь апломб. Он вновь ощутил себя не уважаемым человеком, обер-егермейстером, с которым милостиво обращается не только герцог Анжуйский, но и сам король, – он вновь стал неудачливым братом счастливчика Жана, которому удалось завладеть самой желанной добычей на свете: Франсуазой де Меридор. И как тогда, раньше, сейчас Карл видел единственное средство избавиться от унижения: уничтожить счастливого соперника.

Он мигом вскочил на коня и помчался в Кутансьер. И отвесил жене пару пощечин, а когда она принялась возмущаться, уверяя, что она чище чистого, белее белого и непорочней непорочного (ну просто девочка!), показал ей письмо де Бюсси.

Это был правильный ход. Очень точный! Ведь Франсуаза, воспитанная в правилах куртуазности, грубых выражений просто не выносила. А тут, изволите видеть, любовник, который ночью сравнивает тебя с богиней, днем называет самкой, да еще и уверяет, что держит тебя в полной своей власти!

Самолюбие ее взыграло. Она повинилась перед мужем (ну, разумеется говорила, что сначала Бюсси ее изнасиловал, потом... потом еще раз изнасиловал, и снова, и опять... потом это как-то нечаянно в привычку вошло, простите великодушно, дорогой супруг, больше не буду!) и покорно проговорила, что сделает все, лишь бы вернуть его прощение и расположение.

Карл немедленно велел ей написать Бюсси, пригласив на свидание в Кутансьер.

– Он ничего не заподозрит, получив ваше послание, мадам? – спросил грозно, на что Франсуаза простодушно ляпнула:

– Конечно, нет! Ведь я ему сколько раз писала!

Карл скрежетнул зубами, склонил голову под тяжестью развесистых рогов, отвесил жене очередную оплеуху и поклялся, что Бюсси дорого ему заплатит.

Франсуаза даже не подумала о том, что совершает предательство. Ей даже в голову не пришло умилостивить супруга, пообещав, что больше не увидится с Бюсси, что отныне она сделается воплощением верности и охранительницы супружеского очага. Нет. Она решила рассчитаться за эту «самку»... между тем Бюсси выбрал это слово всего лишь как эвфемизм, не мог же он открытым текстом написать – «обложил жену главного ловчего»! Итак, Франсуаза мстительно нахмурилась, коварно ухмыльнулась – и написала нежное послание, которому ее любовник очень обрадовался и ринулся в расставленную главным ловчим и его женушкой ловушку. И ей даже в голову не пришло написать ему, предупредить, предостеречь...

И не только ей. Герцогу Франсуа Анжуйскому стало известно, что маркиз де Ту передал письмо Бюсси господину Монсоро. Однако он и не подумал предупредить Бюсси! Воспользовался случаем свести с ним счеты за голландский афронт... Всю жизнь он потом делал вид, будто и не ожидал, что Бюсси идет на гибель, герцог старательно скрывал свое откровенное предательство. Итак, у коварного Монсоро и трусливой Франсуазы появился союзник.

А между тем Бюсси прибыл в замок ночью, как бывало не раз. Вокруг царила тьма, светилось лишь окно Франсуазы. Маленькая боковая дверь была, как обычно, приотворена. Бюсси вошел и начал подниматься по знакомой лестнице. Перед дверью спальни остановился, чтобы перевести дух... и тут что-то почудилось ему. Какой-то шорох... Он инстинктивно отпрянул – и лезвие шпаги просвистело мимо его головы.

Засада!

Бюсси ворвался в комнату. Никакой Франсуазы там не было – только еще один отряд головорезов. Итак, он понял, что возлюбленная его предала.

Это была одна из самых ярких дуэлей в истории Франции, в мировой истории дуэлей... в истории жизни Луи-Клермона де Бюсси... Увы, его последняя дуэль!

Бюсси дрался один против пятнадцати. У нападавших были шпаги и кинжалы. У Бюсси – один кинжал и одна шпага, однако ему удалось убить нескольких нападавших и расчистить себе путь к бегству – вернее, к отступлению! – к окну. Он отвернулся от убийц только на мгновение – и получил удар в голову. Потеряв равновесие, он не выпрыгнул, а вывалился в окно – и упал на пики решетчатой ограды замка.

Говорят, с тех пор призрак де Бюсси является порою в окрестностях Монсоро...
Об этом писала, например, уже в позднейшие времена поэтесса Франсуаза де Юссе:

Вышла я ночью на балкон и вижу:
Из замка Монсоро полетел призрак Бюсси.
Низко полетел – к непогоде, должно быть.

Однако вернемся в июнь 1579 года.

На другой день после убийства Бюсси Карл Монсоро с самым вызывающим видом явился ко двору и заявил, что его люди прикончили вора, который забрался в замок. Франсуа Анжуйский спохватился, что предал вернейшего из друзей, облился крокодиловыми слезами и, воспылав праведным гневом по адресу Монсоро, бросился за правосудием к королю, однако братец Генрих только плечами пожал и сообщил, что каждый волен защищать свое добро от воров всеми доступными ему способами.

Герцог, разойдясь не на шутку, пытаясь заглушить угрызения совести, требовал казни главного ловчего – король только приказал ему какое-то время не являться при дворе.

Карл использовал это время с пользой: он вернулся к жене и немедленно сделал ей ребенка. Потом еще одного. Потом еще... Словом, за рекордный срок в семействе Монсоро прибавилось шесть маленьких виконтов[4]. И, само собой разумеется, ни один из них не был назван Луи-Клермоном...

Может быть, Франсуаза и печалилась по своему обворожительному любовнику, но она это тщательно скрывала. Создавалось впечатление, что она совершенно забыла о Бюсси. В любом случае – ведь именно она помогла любовнику угодить в ловушку, расставленную главным ловчим. Воспоминания о собственном гнусном предательстве не способствуют хорошему самочувствию, а перманентно беременной женщине вообще вредят. Вот прекрасная графиня и выкинула все мысли о Бюсси из своей хорошенькой белокурой головки. Шло время. Карл и Генрих просто прыгали от счастья – один в Монсоро, другой в Париже. Франсуа Анжуйский поступил так же, как Франсуаза, тягостными воспоминаниями себя не обременял, весь ушел в политические игры и о прежних друзьях не помышлял. Такое впечатление, что искренне печалилась о красавчике д’Амбуазе, о смельчаке де Бюсси одна только непостоянная и сладострастная Марго. Она посвятила бывшему любовнику несколько прекрасных, нежных страниц своих мемуаров, а немедленно после его смерти написала вот такой безмерно печальный катрен, в котором излила все свои слезы, все свое горе:

Я узнаю этот голос и, проснувшись, вновь
Вижу красу до боли знакомых черт.
Скажи, говорю я, рыдая, ярость каких богов
Затмила тебе этого солнца свет?

Боги, конечно, способны впасть в ярость, но предательства за ними вроде бы не было отмечено! Только люди, только люди затмили «солнца свет» красавчику Бюсси!

Примечания

1

Прежде чем стать королем Франции, Генрих III носил титул герцога Анжуйского, который потом перешел к его младшему брату Франсуа, до того именовавшемуся герцогом Алансонским. (Прим. автора.)

2

Название «Монмартр» переводится с французского как «гора мучеников». (Прим. автора.)

3

Имя аббатисы монастыря Сен-Дени на Монмартре. (Прим. автора.)

4

Такой титул носит во Франции сын графа. (Прим. автора.)

ЭЛИТНЫЕ ВОЙСКА
Военная свита короля. – Королевские мушкетеры. – Гвардейцы кардинала. – Младшие мушкетеры. – «Серые» и «черные». – Гасконские кадеты. – Происхождение и заслуги. – «Из грязи в князи». – Королевские ордена. –

Маркиз. Он знатен?

Гижи. Гм… Достаточно, пожалуй:

Он служит в гвардии.

Э. Ростан. Сирано де Бержерак

Военная свита французских королей начала формироваться в XV веке, когда Карл VII – тот самый, кого Жанна д'Арк привела короноваться в Реймс, – в 1445 году обзавелся личной охраной из сотни шотландских лучников. В 1563 году была образована французская гвардия для охраны Карла IX, чье имя неразрывно связано с резней гугенотов во время Варфоломеевской ночи. Военная свита Генриха III состояла из рот личной охраны, привратной стражи, полевой жандармерии, Ста швейцарцев (парадной гвардейской роты), рослых алебардщиков и полка французской гвардии. Двести дворян, вооруженных бердышами, нарушили присягу и почти все перешли на сторону католической Лиги, возглавляемой герцогом де Гизом и враждебной королю. Генрих III был убит в 1589 году подосланным Лигой монахом Жаком Клеманом, и его свита перешла по наследству к Генриху Наваррскому, воссевшему на французский трон под именем Генриха IV. В 1593 году он присовокупил к своей военной свите роту легкой кавалерии (карабинеров), которую сформировал, будучи еще королем Наварры, а для своего старшего сына Людовика создал роту «жандармов дофина».

В 1610 году Генрих IV в свою очередь пал жертвой религиозного фанатика Равальяка. Уже на следующий год юный король, десятилетний Людовик XIII, включил в свою военную свиту своих жандармов. Прирожденный военный, любящий солдат, смотры, парады и учения, он расширил свою лейб-гвардию, дополнив ее в 1б1б году полком швейцарских гвардейцев, который сформировал из ветеранов, служивших его отцу, а в 1б22-м – ротой конных мушкетеров, преобразованной из отряда карабинеров. До 1629 года она подчинялась капитан-лейтенанту легкой кавалерии, а потом обрела самостоятельность. С 1634 года ее капитаном стал сам король, а капитан-лейтенантом – господин де Тревиль.

Вот как рассказывает о создании роты королевских мушкетеров господин де Пюисегюр в своих «Мемуарах»:

«После (капитуляции Монпелье) король пошел прямо на Авиньон и во время перехода забрал у своей роты карабинеров карабины, выдав им мушкеты, и передал командование ею, оставшейся без командира после смерти капитана, господину де Монтале, сделав его заместителем г-на де Лаверня, корнетом – г-на де Монтале, носившего то же имя, что и его дядя г-н де Монтале, который умер от яда в Негрепелисе, будучи капитаном карабинеров, и тоже ставшего потом, после г-на де Монтале, капитаном мушкетеров. Его Величество попросил у г-на д'Эпернона (командовавшего полком гвардейцев) шесть гвардейцев для перевода в оную роту; он пожелал и, не побоюсь этого слова, заставил меня надеть плащ мушкетера. Я противился не по незнанию того, что состоять в роте – великая честь, просто я сильно опасался, что это отдалит меня от должности прапорщика, обещанной мне при Монпелье; Его Величество заверил меня, что это от меня не уйдет и что он переводит меня в мушкетеры, потому что знает, что я храбрый человек, участвовавший в славных делах. Он был полон решимости составить эту роту только из дворян, которых возьмет из числа своих гвардейцев, а также нескольких солдат, выслужившихся в офицеры, но не станет брать тех, кто не служил и не был в деле, желая затем, когда они послужат некоторое время в роте, забрать их оттуда и рассеять в старых и малых полках и даже сделать прапорщиками и лейтенантами в гвардии; когда они получат какое-либо из этих званий, он их не обидит, ежели освободятся должности ротных командиров, а мне позволено будет стать прапорщиком; так и случилось через полтора года после моего вступления в роту мушкетеров».

Людям свойственно настороженно относиться ко всему новому: Пюисегюр, прекрасно сознавая, что быть королевским мушкетером – «великая честь», в 1622 году все же, наверное, предпочел бы должность гвардейского прапорщика. Через 36 лет капитан французских гвардейцев д'Артаньян без сожаления расстанется со своей должностью, чтобы стать подпоручиком королевских мушкетеров.

Итак, в начале XVII века военная свита короля подразделялась на внутреннюю охрану Лувра, в которую входили четыре роты лейб-гвардии, Сто швейцарцев и привратная стража, и внешнюю охрану, состоявшую из жандармов, легкой кавалерии, королевских мушкетеров и конных гренадер, а также полка французских гвардейцев и полка швейцарских гвардейцев. Все это были отборные части, составленные из людей, зарекомендовавших себя храбрецами, безраздельно преданными королю. За право командовать ими ожесточенно спорили самые знатные люди в королевстве.

Жан Арман дю Пейре, будущий граф де Тревиль, был впервые представлен Людовику XIII в 1621 году, после осады Монтобана. «Там сильно отличился Тревиль, баскский дворянин, носивший мушкет в полковой роте, – вспоминал потом маршал Франсуа де Бассомпьер. – Я попросил у короля пожаловать ему чин прапорщика в Наваррском полку[4]. Но когда я вез его в Пикекос (ставку короля), чтобы поблагодарить Его Величество, он отказался от этой должности, говоря, что не оставит гвардейский полк, где служит уже четыре года. И если король счел его достойным быть прапорщиком Наваррского полка, в будущем он заслужит и получит от Его Величества такой же чин в гвардейском полку». В самом деле, Тревиль заслужил этот чин уже на следующий год, а три года спустя, в 1625 году, отличившись при осадах Сент-Антонена и Монпелье, был назначен корнетом роты мушкетеров. В 1629-м, при штурме города Сузы, он был подпоручиком, а в 1632-м стал лейтенантом. Наконец, с 1634 года он являлся капитан-лейтенантом мушкетерской роты, которой командовал сам король.

Мушкетеров набирали исключительно из гвардейцев: переход в мушкетеры был повышением, позволял приблизиться к королю. Кроме того, покидавшие мушкетерскую роту назначались прапорщиками или лейтенантами в гвардейские роты или получали офицерские должности в армейских полках (такая должность стоила немалых денег, поэтому подобный перевод являлся ценной наградой). О военной выучке и преданности королю каждого из 150 мушкетеров судил сам монарх на основе личного представления; с этой целью устраивали смотры.

Шарль Ожье де Бац де Кастельмор, взявший себе впоследствии имя д'Артаньян, явился в Париж около 1638 года с рекомендательными письмами к де Тревилю (два его старших брата, Поль и Жан, служили в мушкетерах), однако тот для начала определил его кадетом во французскую гвардию, в роту своего шурина Франсуа де Гийона Дезэссара. Там уже служил Исаак де Порто. По одной из версий, свое боевое крещение оба приняли во время осады Арраса в 1640 году, затем еще два года участвовали в разных сражениях с испанцами и лишь после того были приняты в мушкетеры. Такой же путь проделал друг д'Артаньяна Франсуа де Монлезен (де Бемо).

Во второй половине XVII века личная охрана короля состояла из четырех рот знатных дворян – одной шотландской и трех французских, всего 400 человек, парадным вооружением которых был серебряный протазан.

Их называли «синей свитой» по цвету курток – синих с красной отделкой и серебряным галуном. Только они имели право облачаться в мундиры такого цвета. В мирное время они несли караульную службу внутри дворца, а потому на ногах у них были туфли на невысоком каблуке, а не сапоги с раструбами, как у мушкетеров, которых во внутренние королевские покои не допускали. В лейб-гвардию принимали мужчин приятной наружности, ростом не менее 175 сантиметров, зрелого возраста, благородного происхождения и католического вероисповедания. Даже младших офицеров набирали исключительно из числа потомственных дворян, причем их род должен был восходить к 1400 году. Капитанами же лейб-гвардии всегда были маршалы Франции, принадлежавшие к княжеским родам: Ноайль, Бетюн-Шаро, Монморанси-Люксембург. Жандармы и легкая кавалерия составляли «красную свиту» – по цвету своих камзолов. Французская гвардия была весьма многочисленна: в 1630 году гвардейский полк состоял из двадцати рот по 200 человек в каждой. Офицеры гвардии должны были быть дворянами в пятом поколении. Одевались гвардейцы великолепно, все были отчаянными храбрецами и пользовались правом идти впереди войск при вступлении в завоеванный город.

По своему статусу в свите короля мушкетеры стояли ниже личной охраны и жандармов, но наравне с гвардейской легкой кавалерией. О том, насколько почетно было служить в этом подразделении, говорит хотя бы тот факт, что в период несовершеннолетия Людовика XIV в королевских мушкетерах некоторое время состоял Ян Собеский – польский полководец, избранный четверть века спустя, в 1674 году, королем Речи Посполитой.

Королевские мушкетеры носили голубые плащи с большим серебряным крестом и повсюду следовали за королем, даже сопровождали его на охоту, поскольку должны были охранять его, когда тот находится вне своих резиденций. Личной охраной обладали и другие высокопоставленные особы: члены королевской семьи, принцы крови. Гвардейцев тоже набирали из числа дворян, чей род обладал не менее чем двухсотлетней историей; служить в таких частях было почетно, а офицеры могли со временем претендовать на высокие должности. Капитан гвардейцев королевы-матери (Марии Медичи) де Темин убил на дуэли Анри де Ришелье (брата будущего кардинала), сочтя себя несправедливо обойденным, когда того назначили губернатором Анжера. В 1629 году возникла необходимость в личной охране и для кардинала Ришелье: узнав, что против королевского министра замышляется покушение (уже третье по счету), Людовик XIII выделил для обеспечения его безопасности 50 конных аркебузиров, а кардинал, со своей стороны, нанял еще 30 гвардейцев. Охрана должна была постоянно находиться при кардинале во всеоружии; в каждой резиденции Ришелье отводилась особая комната для капитана гвардейцев; только являясь в Лувр, кардинал должен был оставлять свою охрану за воротами. К 1634 году на службе кардинала состояла рота легкой кавалерии из 120 человек, рота из 100 жандармов и 100 мушкетеров-пехотинцев – их число к 1642 году увеличили до 200, и охрана кардинала составляла уже 420 человек, тогда как рота королевских мушкетеров – всего 150.

«Гвардейцами кардинала» называли только конную роту. Ее набирали из тщательно проверенных людей, по рекомендации лиц, хорошо знакомых Ришелье. Претендент должен был быть не моложе 25 лет и отслужить не меньше трех лет в армии. Офицеры были по большей части бретонцами, тогда как королевских мушкетеров поставляли Гасконь и Беарн. Кардинал платил жалованье гвардейцам из собственного кармана, причем регулярно и щедрой рукой, тогда как королевским мушкетерам скудное жалованье нередко задерживали. Личная охрана Ришелье первой облачилась в униформу – красный плащ-пелерину из четырех клиньев, который можно было носить нараспашку или застегивать на пуговицы, с белым греческим крестом спереди и сзади; костюм дополняла широкополая шляпа с белым султаном и сапоги. Королевские мушкетеры должны были одеваться за свой счет. Между двумя элитными подразделениями мгновенно возникло ожесточенное соперничество, но в глазах общественного мнения мушкетеры пользовались преимуществом: они участвовали во всех войнах, проявляя доблесть в кровопролитных сражениях практически «ради славы», тогда как гвардейцы кардинала являлись, по сути, представительским корпусом, «солдатами из передней», и при этом их кошельки были туго набиты. Тем не менее в случае необходимости Ришелье бросал своих гвардейцев в бой, и те вели себя достойно.

Людовик XIII благоволил к капитану мушкетеров де Тревилю, которого ценил за храбрость, честность и прямоту. Ришелье же опасался его, и не без основания: в 1630 году де Тревиль предлагал свои услуги участникам очередного заговора против кардинала, намереваясь устранить его физически. В 1642 году, после раскрытия заговора Сен-Мара, Ришелье, чувствуя, что де Тревиль, претендовавший на место королевского фаворита, не отказался от своих убеждений, целый месяц вел осаду короля и добился отставки капитана мушкетеров. Правда, кардинал вскоре скончался и де Тревиль снова занял свой пост.

Преемник Ришелье кардинал Мазарини не доверял неуправляемым королевским мушкетерам. Следуя тактике своего предшественника, он старался расставить на ключевых постах своих родственников и верных людей. Должность капитана королевских мушкетеров он присмотрел для своего племянника Филиппа Манчини, однако де Тревиль не соглашался оставить ее добровольно. Кардинал нашел управу на упрямого гасконца: он распустил мушкетерскую роту в 1646 году. Однако отсутствие элитного военного подразделения, преданного королю, быстро дало себя знать во время Фронды: Тюренну, сражавшемуся под стенами Парижа с Великим Конде, перешедшим в оппозицию к власти, очень не хватало мушкетеров. Рота была воссоздана в 1657 году в составе 150 человек, и кардинал отдал-таки ее под начало Филиппа Манчини, герцога де Невера. Чтобы сгладить неопытность молодого герцога, роту сформировали сплошь из ветеранов. Король лично проводил с нею учения и пожелал, чтобы все мушкетеры гарцевали на серых лошадях с длинным хвостом. Однако этим дело не ограничилось: в том же году мушкетеры сопровождали короля в Седан и участвовали в осаде Стенэ. Герцогу де Неверу тогда оказал неоценимую помощь старый солдат Исаак де Баас, служивший в роте в чине подпоручика, а также прапорщик Жозеф Анри де Тревиль, сын знаменитого капитана и товарищ по играм юного короля. Затем король отправлял своих мушкетеров с одного поля битвы на другое, «дабы они не упустили ни единого случая покрыть себя славой». После осады Дюнкерка в 1658 году Исаак де Баас ушел на покой по состоянию здоровья, и Мазарини отдал его должность Шарлю де Бац де Кастельмору, более известному как д'Артаньян, – он находился там же вместе с ротой французских гвардейцев. К тому времени д'Артаньян уже исполнил несколько ответственных поручений кардинала и теперь должен был «помогать» его племяннику. Новоиспеченному подпоручику королевских мушкетеров было около сорока лет; для него теперь началась новая жизнь, в которой тяготы войны перемежались развлечениями придворной жизни.

Еще в 1650 году Мазарини обзавелся ротой мушкетеров для собственной охраны, нарядив ее в алые куртки под цвет своей мантии. Командование ею он доверил Франсуа де Бемо, гасконцу, другу д'Артаньяна (после роспуска мушкетерской роты они оба поступили на службу к кардиналу Мазарини «для особых поручений»). Десять лет спустя, предчувствуя скорую смерть, кардинал передал свою роту Людовику XIV. В августе 1660 года состоялось торжественное вступление короля и королевы в Париж; «за ротой мушкетеров, которую Его Высокопреосвященство подарил королю, под командованием гг. де Марсака и де Монгайяра следовала рота старых мушкетеров».

В 1661 году кардинал Мазарини скончался, и двадцатитрехлетний Людовик XIV решил сам стать своим главным министром, лично занимаясь всеми делами королевства. Особое внимание он уделял реорганизации армии, которую проводил с помощью военного министра Летелье, а затем его сына Лувуа. Главной целью реформы было сокращение расходов, однако король хотел сохранить офицерский состав. Часть офицеров он перевел в жандармские роты и в легкую кавалерию, часть определил в мушкетеры, а всех прочих отправил в отставку, назначив им пенсию. Таким образом, французский монарх окружил себя лучшей гвардией в мире и располагал на случай необходимости большим количеством хорошо обученных военных, готовых ему служить. Он справедливо полагал, что бывшие офицеры лучше новых наведут порядок в войсках.

Во Франции тогда царил мир (редкий случай), и вторая мушкетерская рота не находила себе применения в деле до 1663 года (мушкетеров первой роты король использовал в политических целях). А в 1663 году Людовик отправил «младших мушкетеров» в Лотарингию вместе со «старшими», но те не оправдали его ожиданий. Господин де Марсак счел себя обесчещенным и продал свою капитанскую должность графу де Молеврие, брату королевского министра Кольбера и капитану гвардейского полка.

Тогда Людовик XIV, считавшийся капитаном «старой» роты мушкетеров, отправил на улицу Шарантон, где квартировала новая рота, своего комиссара, снял с должностей всех офицеров, да и самих мушкетеров и реорганизовал роту по образу и подобию первой, став и ее капитаном тоже; господина де Молеврие сделали капитан-лейтенантом. Разумеется, это событие было отмечено пышными церемониями. «Вступление графа де Молеврие в должность капитан-лейтенанта прошло весьма торжественно. Все шестьсот королевских мушкетеров, построившись в боевом порядке во дворе старого Лувра, ждали, не шелохнувшись, короля и придворных. Черные мушкетеры облачились по такому случаю в свои новые плащи, их строй был безупречен. Каждый держал мушкет у правого бедра, дулом кверху, а другой рукой в перчатке из буйволовой кожи удерживал дрожащего от нетерпения коня, – не без труда, ибо фитили мушкетов, прикрепленные к оголовью уздечки между ушей, беспокоили лошадей. Напротив выстроились двадцать музыкантов в длинных голубых плащах: двенадцать барабанщиков и восемь гобоев. Впервые они сыграют без флейт и труб, как приказал король, уже прославленный марш старших мушкетеров. «…» С суровым видом Людовик XIV проходит перед строем эскадронов и встает в центре двора. По его приказу Молеврие встал во главе первой роты, и за ним проследовали все мушкетеры как единое целое. Затем он один командовал замысловатыми перестроениями бригад. Длинные шеренги всадников бесконечно проходили одна сквозь другую и поворачивались, образуя блестящую карусель».

Официально между обеими ротами не должно было существовать различий, но на деле офицеры первой мушкетерской роты обладали правом старшинства и привилегией командовать мушкетерами второй роты, оставаясь в том же чине.

Как только фактическим командиром второй роты королевских мушкетеров стал брат могущественного министра, все знатные семейства в спешном порядке стали пристраивать туда своих сыновей. В результате вторая рота своим блеском даже затмила первую, но та не пожелала уступать, и постепенно, в результате ожесточенного и весьма дорогостоящего соперничества, они выровнялись.

В 1667 году Филипп Манчини отказался от своей должности капитан-лейтенанта королевских мушкетеров, и Кольбер развернул бурную деятельность, чтобы и эта должность, «которую можно сравнить только с должностью обер-камергера», досталась его брату. Однако король сделал капитан-лейтенантом д'Артаньяна, воздав должное его многочисленным заслугам. Тем более что Людовик XIV вовсе не разделял мнения своего министра о том, что должность командира старших мушкетеров – «сплошное развлечение».

Теперь в мушкетеры поступали рано, в шестнадцать-семнадцать лет. Обе роты славились тем, что были несравненной школой кавалерии, а также кузницей офицерских кадров: наиболее отличившиеся мушкетеры быстро переводились в лучшие полки в чине лейтенанта. Пройдя обучение в роте в течение двух-трех лет, двадцатилетний юнец становился командиром и мог рассчитывать на блестящую карьеру.

Восьмидесятишестилетнему Клоду де Сен-Симону, отставному фавориту Людовика XIII, пришлось приехать в Версаль из гасконского города Блай, губернатором которого он был и в котором собирался умереть, чтобы лично просить короля о зачислении его шестнадцатилетнего сына в роту королевских мушкетеров. Юный Луи де Рувруа де Сен-Симон получил хорошее гуманитарное образование, параллельно с обучением в коллеже занимался верховой ездой и фехтованием и очень хотел служить в армии: почти все его ровесники, включая племянника короля, отправились в 1691 году на осаду Монса. Богатые родители знатных юнцов могли купить им полк, однако король положил за правило для всех таких юношей, выбравших для себя военную карьеру, прослужить хотя бы год в одной из мушкетерских рот, сделав исключение только для принцев крови и своих внебрачных детей. Луи де Сен-Симон показался ему слишком уж хрупким и юным, на что отец возразил, что он тем дольше прослужит его величеству Клод де Сен-Симон предпочел отдать сына в первую роту, поскольку ею командовал его друг Мопертюи, а король регулярно справлялся у обоих капитанов о знатных молодых людях, служащих в мушкетерах, и их рекомендации имели большое значение. Уже в следующем, 1692 году Сен-Симон участвовал в качестве мушкетера в сражении при Намюре (последнем, происходившем в присутствии Людовика XTV), и после года службы король бесплатно передал под его командование третью кавалерийскую роту Рояль-Русильон, состоявшую из кирасиров, как только освободилась должность ее капитана. Еще через год Клод де Сен-Симон умер, Луи в 18 лет стал герцогом и пэром, купил полк Королевских карабинеров, стал бригадным генералом и с июля 1694 года засел за свои мемуары.

Если у мушкетера не было богатого отца, приходилось пробиваться самому. Например, шевалье Шарль Франсуа Габриэль де Алленкур, маркиз де Дромениль, в 1727 году в возрасте 27 лет поступил рядовым в первую роту королевских мушкетеров; через пять лет он был корнетом легкой кавалерии дофина, а еще через два года смог купить чин поручика жандармов, откуда перевелся в роту легкой кавалерии Анжу в чине капитан- лейтенанта. В 1744 году он стал бригадиром кавалерии, через четыре года – полковником, и только смерть, настигшая его годом позже, оборвала его карьеру.

Звание мушкетера было хорошим заделом для продвижения наверх, особенно если человек был знатного происхождения и имел большие связи в высших сферах. Вот несколько записей из дневника маркиза де Данжо, который он вел в 1684-1686 годах:

«Король дал 100 000 франков г-ну де Шеврезу за одну из новых должностей, созданных им в легкой кавалерии, и подарил эту должность г-ну де Мюрсе – мушкетеру, племяннику г-жи де Ментенон» (госпожа де Ментенон была фавориткой, а впоследствии морганатической супругой Людовика XIV). «Полк драгун королевы, который король купил за 20 000 экю у де Нонвиля, отдали младшему из Мюрсе, племяннику г-жи де Ментенон; она и не просила у короля о такой милости для него; он уже год служил в мушкетерах».

Между двумя этими записями прошло несколько дней.

Если в 1657 году в состав мушкетерской роты входило 120 человек, то уже через шесть лет ее численность возросла до 300, правда, в 1668 году, после завоевания Франш-Конте, вновь сократилась – до 250 человек. В военное время в роту набирали столько людей, сколько пожелают служить. Каждая рота представляла собой отдельную армейскую единицу, имея в своем составе священника, аптекаря, хирурга, кузнеца, шорника, оружейника, казначея, трех каптенармусов и шестерых квартирмейстеров.

Сначала между двумя ротами не было никаких внешних различий. Чтобы исправить это положение, в 1665 году Людовик XIV решил посадить первую роту на серых в яблоках или белых лошадей, а вторую – на вороных, поэтому первая рота стала называться «серыми мушкетерами», а вторая – «черными». Внук Короля-Солнце герцог Бургундский являлся мушкетером с семи лет и, чтобы не вызывать зависти и раздоров, поочередно носил форму обеих рот. Во время военных походов обе роты размещались как можно ближе к палатке короля: «черные» – по левую руку, «серые» – по правую. В отсутствие французских и швейцарских гвардейцев, на которых была возложена охрана монарха, эту роль исполняли мушкетеры, неся караульную службу вблизи королевской резиденции.

Помимо частого лицезрения короля мушкетеры обладали почетным правом первыми идти в атаку, причем могли сражаться как в конном, так и в пешем строю. В 1667 году они снискали восхищение всей армии, первыми ринувшись на штурм Валансьена как простые пехотинцы. К концу царствования Людовика XIV они чаще участвовали в конных атаках, а при Людовике XV окончательно превратились в кавалерийскую часть.

Элитные подразделения, охранявшие французских королей, вызвали массу подражаний в Европе. Практически каждый правитель желал обзавестись такой же ротой и посылал своих офицеров на обучение во Францию. В 1672 году епископ Кельнский, один из союзников Людовика XIV, получил разрешение набрать во Франции роту из 120 мушкетеров, которым французский король выдал такую же форму, как своим собственным.

Начиная с XVI века, гасконские дворяне отправляли младших сыновей (кадетов) служить во французскую армию. Пару лет юноши (иные отправлялись в погоню за славой уже в 14 лет) обучались владению шпагой, пикой и мушкетом, состоя на довольствии полка, после чего могли получить низший офицерский чин – стать ефрейтором, капралом или сержантом. Должность прапорщика, лейтенанта, а уж тем более капитана была нищим гасконским кадетам заказана, но они могли отличиться в двух-трех военных кампаниях и, обратив на себя внимание короля, поступить в мушкетеры или в лейб-гвардию, а то и получить вожделенную должность из королевских рук. Так, Жан Арно де Террид в 18 лет поступил на службу в роту кардинала Мазарини, позже стал капитаном в полку Тюренна, а затем и сам сделался полковником. Арман де Комиа-Беленкс в 1697 году поступил в первую мушкетерскую роту и был назначен капитаном полка Монлеврие всего три года спустя. «Черный мушкетер» Анри Бернар, граф де Лон, ставший затем маркизом, в 1701 году был назначен капитаном драгунского полка, а через шестнадцать лет стал наместником короля в Наварре и Беарне. Филипп Матье Мари, граф и маркиз де Лон, поступил в первую мушкетерскую роту в 1753 году пятнадцати лет от роду, уже два года спустя был назначен капитаном драгун, а умер он в 1819 году в чине генерал-лейтенанта королевской армии и командора ордена Людовика Святого. Впрочем, можно было сделать карьеру, и не расставаясь с мушкетерским плащом, у гасконцев были два ярких примера для подражания: де Тревиль и д'Артаньян, выслужившиеся из кадетов в капитан-лейтенанты мушкетеров. Луи де Мелен, маркиз де Мопертюи, вступил в мушкетеры сержантом в 1661 году, был корнетом, прапорщиком и поручиком, полковником кавалерии с 1674 года. В 1677 году он отличился во время осады Валансьена, во главе роты мушкетеров захватив укрепления врага, и был произведен королем в бригадиры прямо на поле боя. В 1684 году он стал капитан-лейтенантом первой роты, в 1693-м – бригадным генералом, затем генерал-лейтенантом, заслужив всеобщее уважение своей доблестью, справедливостью и добротой. Похожий путь проделал Франсуа де Порталес: лейтенант гвардейских гренадеров, он в 1741 году был назначен вторым корнетом 1-й мушкетерской роты, затем стал первым корнетом, вторым прапорщиком, первым прапорщиком, вторым подпоручиком, первым подпоручиком, лейтенантом и, наконец, капитан-лейтенантом к 1776 году – но тут, увы, мушкетерские роты были распущены.

Разумеется, уроженцы Беарна и Гаскони всячески поддерживали земляков; эта традиция повелась еще с карабинеров Генриха Наваррского. Большинство гвардейцев и мушкетеров-гасконцев состояли между собой хоть в дальнем, но все же родстве. Родственниками де Тревиля были Дезэссар, Атос и Анри д'Арамиц (Арамис у А. Дюма); его сын Жозеф Анри, о котором мы уже упоминали, еще при жизни отца стал корнетом мушкетеров. Д'Артаньян добился у короля должности поручика мушкетеров для своего двоюродного брата Жана Луи Кастераса де Ла Ривьер; два других его кузена, Пьер и Жозеф де Монтескью, служили под его началом; оба его сына состояли в гвардии, а внук Луи Габриэль тоже начинал свою карьеру в мушкетерах. Существовали и другие мушкетерские династии. Так, в 1624 году в мушкетерах служил Жак де Террид; при штурме горного ущелья при городе Сузы он был ранен мушкетной пулей в левое плечо и остался калекой. О Жане Арно де Терриде 1639 года рождения мы уже говорили. Этьен де Террид служил с 1667 года во второй роте мушкетеров и два года спустя погиб в сражении при Кандии от пули в голову. Жан де Террид, 1665 года рождения, долгое время служил в первой роте, куда был принят и его сын Пьер де Террид, сложивший свою голову на поле боя. Наконец, Жак де Террид служил в мушкетерах в 1710-1725 годах.

Список первой мушкетерской роты за 1668 год начинался так: «Король – капитан, Шарль де Кастельмор, г-н д'Артаньян – лейтенант, г-н де Лa Ривьер – подпоручик, г-н де Жовель – прапорщик, г-н де Мопертюи – корнет», среди мушкетеров были де Сен-Мартен, де Ла Плань, де Виньоль, д'Артаньян, де Лабади, де Сент-Коломб, еще один де Ла Плань, де Лавардак, де Борд и другие – все они являлись родственниками, знакомыми или земляками командира.

Впрочем, попасть в мушкетеры стремились не только гасконцы: такую цель перед собой ставили молодые дворяне из Лангедока, Бретани, Прованса. В XVIII веке в голубых плащах щеголяли многие уроженцы Антильских островов: их родители, как правило, бывшие военные, предпочли славе богатство, однако дети рассудили иначе. Среди них был, например, Шарль Франсуа Луи де Девезо де Ранкунь, родившийся в 1705 году на Сан-Доминго и в двадцать три года ставший мушкетером. Заслужив крест Людовика Святого и чин капитана кавалерийского полка, он получил от короля титул маркиза д'Эрбо, женился и уехал обратно на Сан-Доминго. Его сын Шарль Франсуа, родившийся во Франции, тоже служил в мушкетерах до самого роспуска своей роты; он состоял в родстве с Таше де Ла Пажри – одна девушка из этого рода, Жозефина, впоследствии выйдет замуж за еще одного королевского мушкетера, уроженца Мартиники Александра де Богарне.

Далеко не все мушкетеры изначально принадлежали к высшей знати. Знаменитый Жан Арман дю Пейре, граф де Тревиль, происходил из рода разбогатевших буржуа, из поколения в поколение занимавшихся ремеслом каменщика. Но его отец, став торговцем, женился вторым браком на Марте д'Арамиц, дочери дворянина. В 1607 году Жан купил в родном Беарне поместье Тревиль и таким образом стал принадлежать к благородному сословию, поскольку в Стране Басков дворянский титул привязан к земле.

Прадедом Атоса (который был вовсе не благородным графом де Ла Фер, каким его представил А. Дюма, а скромным беарнским кадетом) тоже был торговец. Он приобрел поместья Атос и Отебьель и стал именоваться «господином д'Атосом». Его отец Адриан де Силлег женился на дочери торговца дю Пейре, породнившись, таким образом, с семейством де Тревиля. Родившийся от этого брака Арман де Силлег д'Атос был младшим сыном в семье и не мог наследовать родительские земли, а значит, ему оставалось выбирать между «красным и черным» – служить в армии или стать священником. Являясь дальним родственником де Тревиля, Атос в 1640 году поступил в роту мушкетеров, предварительно послужив в гвардии.

Отец Исаака де Порто был генеральным нотариусом в Беарне – важная птица. Он тоже купил земли и стал дворянином. Его жене покровительствовал знаменитый маршал де Ла Форс. Их младший сын, которого Дюма-отец окрестил Портосом, поступил во французскую гвардию, в роту Дезэссара. Как мы помним, в эту же роту поступил д'Артаньян – вернее, Шарль де Бац де Кастельмор, тоже сын «облагородившегося» разночинца: чтобы иметь больше шансов быть представленным ко двору, он взял себе фамилию матери, Франсуазы де Монтескью-д'Артаньян. Род Монтескью имел славную историю, однако был небогат; Артаньян – это небольшая деревушка, занимающая 494 гектара; ее название происходит от кельтских «arto» (медведь) и «anum» (владение), иными словами – «медвежий угол». Из знаменитой четверки мушкетеров только Арамис, то есть Анри д'Арамиц, действительно принадлежал к дворянству шпаги. Его отец Шарль д'Арамиц был дядей де Тревиля по матери и к моменту поступления своего сына Анри в мушкетеры (в том же самом 1640 году) дослужился до чина сержанта под командованием своего племянника. Некто Савиньен Сирано, чтобы поступить в роту гасконских гвардейцев, прибавил к своему имени «де Бержерак», мало заботясь о том, что к тому времени его отец уже несколько лет как продал это поместье.

Зато очень часто мушкетеры оставляли свою службу, будучи гораздо знатнее и богаче, чем когда приехали в Париж. Согласно эдикту от 1600 года, дополненному в 1750 году, чин капитана, лейтенанта и прапорщика, звание генерал-полковника кавалерии и маршала Франции, а также должность губернатора приносили заслужившему их наследственное дворянство со дня вступления в должность. Друг д'Артаньяна Франсуа де Монлезен унаследовал небольшой хуторок, затерянный в лесах, – Бемо, или Беземо. На гасконском диалекте «у besi таи» означает «никак не разгляжу». Став губернатором Бастилии, Монлезен добился, что Людовик XIII сделал Бемо маркграфством! Сын новоиспеченного маркиза стал знаменосцем королевских жандармов; когда он женился на Маргарите Женевьеве Кольбер де Вилласер (родственнице королевского министра Кольбера), отец подарил ему на свадьбу 42 тысячи ливров земельной ренты.

Капитан-лейтенант «серых мушкетеров» Луи де Мелен был маркизом де Мопертюи. По свидетельству Сен-Симона, его командир искренне верил в свою принадлежность к знатному роду де Меленов, хотя последний не признавал этого родства. Зато в 1714 году Людовик XIV специально для него восстановил герцогство Жуайез, что позволило маркизу де Мопертюи стать герцогом и пэром (род Жуайезов к тому времени угас).

Надо заметить, что градация дворянских титулов «по старшинству» появилась только в конце XVI века. Выше всех стояли принцы крови, то есть члены королевской семьи, за ними шли герцоги, маркизы, графы, видамы (наместники епископа по юридической или военной части), виконты, бароны, шевалье (кавалеры) и простые дворяне. Слово «барон» изначально имело смысл «свободный человек, воин»; неслучайно большинство гасконских кадетов носили именно баронский титул. Кроме того, существовало различие между титулом, относившимся к земельным владениям, и рангом (принц, шевалье, дворянин), связанным с отдельным человеком. (Впоследствии французы переняли у немцев правило, по которому одни и те же земли становились герцогством, маркграфством, графством, виконтством, баронством в зависимости от того, сколько детей было у их владельца.) Старший сын герцога де Грамона был не графом де Грамоном, а графом де Гишем, средний – графом де Тулонжоном, младший – шевалье де Грамоном. Таким образом, чтобы стать графом, дворянин должен был обладать поместьем, возведенным в ранг графства; продав его, он лишался графского титула. Но получить титул, связанный с поместьем, могли только люди благородного происхождения, а разночинцы, сумевшие приобрести баронство, виконтство, графство или маркграфство, становились не баронами, виконтами, графами или маркизами, а всего лишь «господином баронства такого-то» и т. д.

Впрочем, для сильных мира сего нет ничего невозможного. После кончины Людовика XIII в 1643 году его вдова Анна Австрийская возвела поместье Тревиль в ранг графства и верный слуга ее покойного мужа сделался графом. Он же, со своей стороны, еще в 1637 году купил имение Пейр, чтобы заменить благородным «де Пейр» свое буржуазное «дю Пейре». С 1665 года Шарль де Бац де Кастельмор во всех документах именовался «графом д'Артаньяном» (у него даже имелся герб), хотя замок и земли д'Артаньянов принадлежали его кузену Жозефу де Монтескью. Разоблачение «ложных аристократов» (дворян, которые не могли представить доказательств древности своего рода), проводившееся в правление Людовика XIV, его не коснулось. Его внук Луи Габриэль уже прозывался «графом де Бац д'Артаньян, шевалье, маркизом де Кастельмор, бароном де Сент-Круа и де Люпиак». В 1716-1720 годах первой мушкетерской ротой командовал Жозеф де Монтескью, граф д'Артаньян. Под его началом служил прапорщик, а затем поручик Арман Жан де Мон-Реаль, граф де Тревиль, маркиз де Монен, виконт де Тарде, барон де Монтори, господин Домезена, Барюоса и других мест, великий сенешаль Наварры, капитан замка Молеон и губернатор области Суль.

Богатство и знатность доставались худородным дворянам и потомкам разночинцев потом и кровью. Мушкетерские роты отнюдь не были парадными: в военное время они всегда находились на передовой, и тогда уж никакие связи не помогут – отсидеться в тылу не удастся. Впрочем, к этому никто и не стремился: война – самый верный путь к продвижению по службе. На смертном одре Людовик XIV Великий признался, что слишком любил войну. Эту любовь он действительно пронес через всю жизнь: из пятидесяти четырех лет его фактического пребывания у власти двадцать девять были отданы войне, а с учетом предыдущих кампаний в XVII веке Франция воевала сорок семь лет! Страшно себе представить, сколько людей было принесено в жертву Молоху, тем более что французы традиционно ставили безрассудную храбрость выше осторожной рассудительности. Например, прапорщик первой роты королевских мушкетеров Лоран де Требон прослужил в своей части верой и правдой пятьдесят лет. Во время осады Монса в марте 1691 года он был ранен мушкетной пулей, но, не дожидаясь приказа, возглавил оборону одного из равелинов и защищал его в буквальном смысле слова до последнего человека. Удрученный бессмысленной гибелью элитного подразделения, король велел арестовать де Требона за неповиновение, однако потом, вспомнив о его долгой и преданной службе, почтил его своим визитом, наградил пенсиями и сделал командором ордена Святого Лазаря.

Если бы военная свита короля состояла исключительно из родовитых дворян, к концу его царствования таковых бы просто не осталось. В апреле 1693 года Людовик XIV создал королевский военный орден Людовика Святого, чтобы отмечать им заслуги самых доблестных офицеров, причем не обязательно из дворян. Чтобы заслужить право на эту награду, претендент должен был быть католиком и прослужить в офицерском чине более десяти лет. К ордену прилагался пенсион. Красная ленточка этого ордена – бело-золотой мальтийский крест с лилиями на концах и изображением Людовика Святого в центре – была пределом мечтаний для честолюбивых буржуа: они становились военными и храбро сражались, лелея мысль о том, что, став кавалерами ордена, передадут дворянство своим детям. Военный министр Короля-Солнце Лувуа четко сформулировал правило: заслуги ставятся выше выслуги лет, а долгая служба – выше происхождения.

Дофин, главный управляющий королевскими галерами, адмирал и маршалы Франции автоматически становились членами ордена, так что доблестные разночинцы оказывались в неплохой компании. Вскоре после учреждения ордена срок офицерской службы увеличили с десяти до двадцати лет. Военных, представленных к ордену (их было немало среди мушкетеров), посвящали в рыцари в ходе особой церемонии: они должны были принести присягу королю и католической церкви. С 1693 по 1700 год церемонию проводил сам король, после чего право посвящать в рыцари получил дофин, а еще пять лет спустя – принцы крови, маршалы Франции и все высшие офицеры, являющиеся членами ордена. Число кавалеров ордена было неограниченным, командоров было двадцать четыре, а кавалеров Большого креста – всего восемь.

Члены ордена получали пенсион: от 800 ливров до двух тысяч ливров для некоторых кавалеров, от трех до четырех тысяч ливров для командоров и по шесть тысяч – за Большой крест. С 1750 года членов ордена из числа разночинцев освободили от податей, а заслуженное вместе с орденом дворянское звание становилось наследным в третьем поколении кавалеров. Орден Людовика Святого, ставший прототипом всех современных почетных орденов (его красная ленточка перешла к ордену Почетного легиона), снискал чрезвычайную популярность во Франции, однако, если говорить начистоту, очень мало разночинцев пополнили ряды дворян с его помощью. Согласно эдикту от ноября 1750 года дворянином мог стать внук кавалера ордена Людовика Святого, если кавалерами ордена были также его отец и он сам, причем все трое должны были прослужить не менее тридцати лет, из них либо двадцать в чине капитана, либо восемнадцать в чине подполковника, либо шестнадцать в чине полковника, либо четырнадцать в чине бригадного генерала.

Среди уроженцев гасконского городка Вик-ан-Бигорр (сыновей местной буржуазии – судей, адвокатов, врачей, нотариусов, нотаблей), ставших офицерами, было много кавалеров ордена Людовика Святого, и поэтому они присоединяли к своей фамилии дворянскую частицу «де», считая себя отныне свободными от уплаты налогов. Эта мода приняла такой размах к концу XVII века, что в городишке не осталось практически ни одного жителя не из «благородных». Муниципальные советники, на которых была возложена задача по сбору местных налогов, потребовали представить доказательства дворянства – сам король, начиная с 1690 года, предпринял перепись дворянских семейств по всему королевству, чтобы пополнить государственную казну Бригадному генералу Доминику де Монда потребовалось больше двадцати лет хождений по инстанциям, чтобы его дворянское происхождение было наконец официально подтверждено. Но его случай стал скорее исключением из правила. Одного лейтенанта, уличенного в подделке документов, приговорили к штрафу в две тысячи ливров и возмещению ущерба в 400 ливров.

Кавалером ордена Людовика Святого был, в частности, младший сын «Портоса», Жан де Порто, служивший во флоте. Филипп де Риго де Бодрей, кавалер ордена Людовика Святого, стал губернатором Монреаля, а затем Новой Франции, за успехи на этом посту его наградили Большим крестом этого ордена; его старший сын Луи Филипп стал генерал-лейтенантом французского военного флота и получил Большой крест ордена Людовика Святого; третий сын Жан, служивший в мушкетерах, стал генерал-лейтенантом сухопутных войск и тоже удостоился Большого креста.

Но все же красная лента была ничем по сравнению с голубой, которую носили «кавалеры королевских орденов», то есть ордена Святого Михаила и ордена Святого Духа. Первый был основан в 1469 году Людовиком XI в честь архангела Михаила, святого покровителя Франции, и в противовес бургундскому ордену Золотого руна. Изначально в него входили всего тридцать шесть дворян, пятнадцать из которых избирал сам король,

Великий магистр ордена; Карл IX увеличил их число до пятидесяти, а затем французские короли, стремясь привлечь к себе сторонников, начали раздавать его направо и налево, и орденскую цепь из двадцати трех золотых ракушек прозвали «ошейником». К моменту воцарения Генриха III орден Святого Михаила, включавший уже 500 рыцарей, настолько обесценился, что новый король основал в 1578 году новый орден – Святого Духа, куда принимали только самых знатных особ, а также монархов и вельмож иностранных католических держав. Кавалеров ордена было всего сто, все они принадлежали к высшей знати, по меньшей мере в третьем поколении, и уже являлись кавалерами ордена Святого Михаила. Рыцари ордена Святого Духа носили крест с королевскими лилиями на концах и изображением голубя (символ Святого Духа) в центре на широкой муаровой ленте небесно-голубого цвета через плечо, за что и получили прозвище «голубые ленты». Кроме того, крест Святого Духа был вышит на груди их парадных одежд. В 1661 году Людовик XIV реорганизовал орден Святого Михаила, сократив число его кавалеров с полутора тысяч до ста и заменив цепь черной муаровой лентой через плечо с золотым крестом с королевскими лилиями и изображением архангела Михаила, поражающего дракона. Кавалеры этого ордена отныне должны были являться аристократами в третьем поколении, а ордена Святого Духа – в четвертом.

Кавалерами королевских орденов были члены королевской семьи, принцы крови, герцоги, некоторые иностранные государи, например Ян Собеский – король Польши и великий герцог Литовский. Голубой ленты удостаивали маршалов Франции, капитанов лейб-гвардии и Ста швейцарцев, полковников французской гвардии; знатность ставилась выше заслуг. Луи де Сен-Симон был принят в орден в качестве герцога и пэра, как и его отец. Филипп Жюльен Мазарини Манчини, герцог де Невер, вступил в него в 1661 году, а Жан де Пейр, граф де Тревиль, был кандидатом на вступление в орден в 1658 году, однако умер, так и не получив заветных лент. В 1724 году кавалерами стали Пьер де Монтескью д'Артаньян, маршал Франции и губернатор Арраса, Жозеф де Монтескью, граф д'Артаньян, генерал-лейтенант королевской армии и капитан-лейтенант первой роты королевских мушкетеров, а также Жан де Монбуасье, граф де Каниллак, генерал-лейтенант королевской армии, капитан-лейтенант второй роты королевских мушкетеров, губернатор Амьена и Корби[5]. Правда, короли, желавшие покрепче привязать к себе нужных людей, оставили для себя узенькую лазейку: четырьмя офицерами ордена могли стать люди, получившие дворянский титул из их собственных рук. Так, в 1688 году украсил себя голубой лентой Эдуард Франсуа Кольбер, граф де Молеврие, дослужившийся до чина генерал-лейтенанта (он и его брат Жан Батист происходили из рода торговцев, однако выдумали себе благородных шотландских предков – обычное дело по тем временам). (Екатерина Глаголева Повседневная жизнь королевских мушкетеров)